Пока цветет жасмин

Буддийскому Монаху

Больше чем мужу

Больше чем брату…

Иду себе как-то домой. И вдруг прямо натыкаюсь на куст цветущего жасмина. Красота –то какая! Лето! А тут сидишь себе, как последняя идиотка, за компьютером, ничего не видишь. А так ведь и жизнь пройдет. Мимо.

Сажусь под куст. Полнота ощущений распирает. У них там, в Японии, праздник цветущей вишни? На здоровье! У меня будет персональный праздник цветущего жасмина! Здесь и сейчас. Вдох, выдох. Цвет, запах, звук. Травка зеленеет, солнышко блестит… Нога затекла. Собаки какие-то грызутся. Только мне-то, понятное дело все это не мешает. Я рисовать буду. Чудесные акварели украсят зимой мою комнату.

Взмах кисти легкий, почти небрежный. Мазок прозрачный, скользящий. Нужно еще легче, еще прозрачнее. Пыхчу и отдуваюсь, как паровоз, среди вороха перепачканной мокрой бумаги. Надо отдохнуть.

И потом, чего одной-то тут под кустом лежать? Тут в тенечке, утопая в запахе цветов, можно отдаться тончайшей игре ощущений. Чувствуя, как открываются невидимые врата, и, нарастая, густым потоком, устремляется инертная женская энергия. Наблюдать, как она разрастается, разворачивается, набирает силу и сливается в нежном и стремительном танце с встречным потоком жадной, требовательной и трепетной мужской энергии. И два дракона, осыпающие друг друга брызгами звезд, не думают в этот миг безвременья о двух крошечных телах, будто бы спящих под кустом жасмина. Лишь солнечный луч, коснувшись осторожно их лиц, может заметить в отсутствующих глазах отблеск сопричастности.… Вверх, вниз. Вправо, влево. Вверх, вниз.… Да сколько ж можно?

Лучше просто лежать и разглядывать бесконечно каждый цветок, вдыхая его аромат, любуясь прозрачностью лепестков, наслаждаясь сиюминутным присутствием, щедростью солнца, пением птиц, силой и красотой своего тела…

Но лепесток падает на мою ладонь, стирая все грезы. Боль от мысли о смерти океана цветов пробуждает. Все люди, которых я знаю и люблю, или не знаю, или не люблю, подобны этим цветам, с их цветением и увяданием, болезнями, смертями и рождениями. В этот миг все они дороги мне и близки. И ради них я обращаю свой мысленный взор ко всем буддам и бодхисаттвам и, поднося им все эти цветы и все цветы, которые только могу представить, прошу их о счастье для всех.

Лепесток жасмина падает, падает…. Или это я поднимаюсь, поднимаюсь…

Просыпаюсь.

-Учитель, Простите, я, кажется, заснул. Мне тут столько всего приснилось!

Почесываю лысую голову, вытряхиваю мелкие камушки из сандалий, перебрасываю через плечо пустую котомку и, вприпрыжку, устремляюсь за учителем, который уже успел подняться на вершину холма.

***

Сейчас странная и редкая погода, каждый раз вновь удивляющая, даже повторяясь – сильный дождь и вечернее яркое солнце. Крупные капля за каплей бесконечно падают наискось вниз святящимся солнечным лучиком, зачаровывая своей чистотой и быстротой падения. На небе над тобой проходит граница свинцовых тяжелых туч и голубой дали, которая на севере ближе к нам и загадочнее, чем на юге. Над этим коротким соединением противоположного, разноцветной дугой счастья висит радуга-дуга, под которой надо пройти и верят в это не только дети. Все краски мира люди, наверное, увидели, глядя на многоцветную подкову счастья, исчезающую внезапно без предупреждения.

Я заметил одно качество, что, живя в городе, мы почти никогда не смотрим на небо и вдаль. Мы смотрим на машины, под ноги на асфальт, на серые стены домов, ценники в магазинах, вывески, указатели, схему метро, проходящих мимо людей, их одежду. Иногда мы смотрим в лица просто людей и лица наших друзей. Мир кажется ясным, понятным, близким и простым, его можно потрогать и оценить. Вокруг нас нет дали и простора. Исчезает загадка и таинственность, манящая непонятность мира, не слышны его беззвучные ответу человеку, если он задает ему вопросы.

У меня что-то происходит с глазами, когда я забываю смотреть в даль. Когда я приезжаю, где много простора, мне приходится с усилием вглядываться сквозь пелену перед глазами, растворяющуюся с каждым усилием, что бы увидеть горизонт, загадочное небо и звезды, границу воды и земли, границу дороги и леса. Проходит несколько дней, прежде чем я начинаю все это видеть и различать.

Несколько лет назад мы с Денисом в сентябре ездили на байдарке на Свирь, в месте впадения в Ладогу. Тогда я написал ночью чудом дошедшую смску, про кого-то неизвестного и страшного, рычащего ночью в тростниках. Он на самом деле рычал и плескался за протокой реки! Утром мы взобрались на верх заброшенного старого маяка - высоченной ржавой металлической трубы большого диаметра со следами краски, с провисшими идущими до верху тросами-растяжками, по приваренной зигзагом внутри лестнице на одного человека, опирающегося заостренным, как карандаш основанием, на не пропорционально не большой бетонный куб-фундамент, среди гигантских бесформенных каменных глыб искусственного острова-насыпи. Наверху вокруг трубы-маяка была смотровая площадка из частой металлической лестницы с перилами, большое пустое гнездо не известной птицы, прожектор с проводами идущих к аккумулятору, без признаков электрической жизни.

Дующий ветер, гудя в металлических тросах-растяжках, спокойно, но пугающе сильно раскачивал эту забытую железную конструкцию человеческого Разума, возвышающуюся над голубым безбрежным морем Ладоги с белой пеной волн, над темной синевой спокойно текущей громадной реки, с ответвляющимися десятками протоками, сквозь уходящее за горизонт колышущую зелень тростника, среди редких островков красно-желтых осенних деревьев, птицами, сбивающимися в стаи, под низким согревающим солнцем в хрустально прозрачном воздухе, который бывает только осенью. Раскачиваясь наверху вместе с маяком, под вибрацию ветра в тросах-растяжках, прикидывая расстояние вниз, до камней искусственного острова, до одномоментно ставших маленькими внизу палатку и лодку, вцепившись руками в поручни, мы смотрели на открывшийся вокруг и сверху прекрасный и загадочный мир.

Или сейчас в начале мая, тем же составом, только вместе с Дашкой, там же на Свири, только северо-восточнее, т.е. вправо и вверх по карте, на Ивинском разливе около Онежского озера, мы остановились на небольшом острове, сглаженного ветрами и временем, течением реки и постоянными волнами с разлива, который выходил из воды единой монолитной каменной скалой, казалось, исходящей из самого центра земли, через которую слышен гул тяжелых шагов пещерных троллей. Он был площадью меньшей, чем некоторые отдельные квартиры и если у кого-то были важные дела, то все остальные, радостно комментируя это событие и не скупясь на советы, переходили на противоположный мыс острова. Остров находился на повороте фарватера большой реки, на границе ее выхода из Ивинского разлива с далеким противоположным берегом, с миллиардами тонн постоянно движущейся воды. Он возвышался над водой на несколько метров, с закругленной вершиной-площадкой, очень удобной для установки палатки, с обрывистыми спусками к воде, с разбросанными осколками каменных валунов, поросший теплым сухим мхом, редки кустами и не высокими деревьями. Ближе к вершине были только прижатые ветрами разлапистые сосны. На вершине острова глубоко в камень вбит древний с раковинами коррозии металлический стержень не понятного предназначения, мы с настороженностью вспомнили фильм «Кукушка» Рогожкина. Тогда на прощающемся до утра в деревья противоположного берега желто-красном солнце, изменившего пространство и расстояние, проходя вокруг нашего острова в полной тишине на расстоянии вытянутой руки по фарватеру загадочно миражом проходили громадные не реальные груженые бело-голубые «Волго-Балты», казалось мачтами задевая палатку и ветки деревьев нашего острова. По мере ухода солнца и расстояний, «Волго-Балты» молча плыли все ближе, совсем между деревьев, палатки и нами. А потом мы спали на этом каменном острове, греясь теплом, передаваемым из глубины земли.

***